– Льюис, в течение почти двух недель вы скрывали от меня способ, дающий мне возможность свалить наше большое блюдо. Возникает вопрос: «зачем?» Зачем состоятельному человеку – с часами «Ролекс» на руке, автомобилем «порше» на стоянке и адресом на Хомби-Хиллз – с ножом добиваться секса от женщины, которая и без того им торгует? Когда вы сводите суть к этому вопросу, дело начинает разваливаться, Льюис. Потому что ответ прост: он этого делать не станет. Здравый смысл подсказывает, что не станет. И когда вы приходите к такому заключению, все тарелочки перестают вращаться. Вы видите фальсификацию, вы видите подставу, и теперь уже обвиняемый начинает выглядеть как жертва.
Я посмотрел на него. Он кивнул.
– Я сожалею, – сказал он.
– И вполне резонно. Дело начало бы рассыпаться уже почти две недели назад, и мы, вероятно, не сидели бы сейчас здесь, будь вы честны со мной с самого начала.
Тогда я понял, от чего на самом деле исходил мой гнев; и причина его состояла не в том, что Руле опоздал, или солгал, или что Сэм Скейлз обозвал меня легальным мошенником. Просто я увидел, как мой большой куш уплывает из-под носа. В этом уголовном деле не будет ни судебного процесса, ни шестизначного гонорара. Единственное, что мне удастся сохранить, – это предварительный гонорар, который я получил в самом начале. Судя по всему, дело закончится сегодня же, когда я явлюсь в канцелярию окружного прокурора и выложу Теду Минтону все, что знаю и чем располагаю.
– Мне очень жаль, – снова сказал Руле плаксивым голосом. – Я не хотел все испортить.
Я сидел, созерцая землю между своими ступнями. Не глядя на него, протянул руку и положил ему на плечо.
– А я сожалею, что накричал на вас, Льюис.
– И что мы будем делать дальше?
– У меня есть еще несколько вопросов к вам по поводу того вечера, а потом я иду вон в то здание, чтобы встретиться с прокурором и свалить наземь все его тарелки. Думаю, что к тому времени как я выйду оттуда, дело уже закроют и вы получите возможность вернуться к вашим показам особняков богачам.
– Даже так?
– Ну, формально он может захотеть, чтобы вы пришли в суд и попросили судью объявить дело закрытым.
Руле потрясенно разинул рот.
– Мистер Холлер, не могу выразить, как я…
– Можете звать меня Микки. Извините за мои давешние слова.
– Нет проблем. Спасибо. Так какие вопросы вы хотите мне задать?
Я подумал несколько секунд. Мне действительно больше нечего было утрясать с Минтоном. Я экипировался под завязку и стал просто ходячим свидетельством защиты.
– Что говорилось в записке? – спросил я.
– Какой записке?
– Той, что она дала вам в баре.
– О, ее адрес, и под ним подписано: «400 долларов», а еще ниже: «Приходи после десяти».
– Очень плохо, что сама записка не сохранилась. Но, думаю, мы и так имеем достаточно.
Я кивнул и посмотрел на свои часы. У меня оставалось еще пятнадцать минут до встречи, но я уже закончил с Руле.
– Сейчас можете идти, Льюис. Я позвоню вам, когда все закончится.
– Вы уверены? Я мог бы подождать здесь, если хотите.
– Не знаю, сколько это займет. Мне придется выложить перед ним имеющиеся у нас аргументы. Ему, вероятно, придется передать все своему боссу, что потребует некоторого времени.
– Что ж, ладно; тогда, наверное, я пойду. Но ведь вы мне позвоните, да?
– Да, позвоню. Вероятно, в понедельник или во вторник нам еще придется повидаться с судьей, и на этом уже все закончится.
Он протянул мне руку, и я пожал ее.
– Спасибо, Мик. Вы лучший в своем деле. Я знал, что, наняв вас, заполучил лучшего адвоката.
Я смотрел, как он шагает через площадь и проходит между двумя зданиями суда, направляясь в сторону автомобильной стоянки.
– Да, я лучший, – проводив его взглядом, вслух сказал я себе.
Почувствовав чье-то присутствие, я обернулся и увидел человека, садящегося на скамейку рядом со мной. Он тоже посмотрел на меня, и мы одновременно узнали друг друга. Это был Ховард Керлен, детектив из отдела убийств ван-нуйсского полицейского отделения. В течение нескольких лет мы не раз сталкивались по одним и тем же судебных делам.
– Так, так, так, – проговорил Керлен. – Гордость калифорнийской адвокатской коллегии. Надеюсь, не беседуете сами с собой, а?
– Может быть.
– Если пойдет такая молва, ваша репутация может пострадать.
– Меня это не тревожит. Как поживаете, детектив?
Керлен доставал сандвич из жесткого бумажного пакета.
– Тяжелый день. Поесть некогда.
Он раскрыл упаковку, и взору предстал бутерброд с арахисовым маслом, помимо которого в нем был слой чего-то еще, но я не мог разобрать, чего именно. Я взглянул на часы. У меня по-прежнему оставалось несколько минут до того, как встать в очередь к металлоискателю на входе в здание суда, но я сомневался, что хочу провести эти минуты с Керленом и его непотребного вида сандвичем. Я подумывал, не поднять ли тему вердикта, только что вынесенного Блейку – не проехаться ли слегка по лос-анджелесской полиции, – но Керлен нанес удар первым.
– Как там мой парень, Хесус? – спросил детектив.
В свое время Керлен вел следствие по делу Хесуса Менендеса. Он прижал его так сильно, что бедняге не оставалось ничего другого, кроме как добровольно заявить о признании своей вины и надеяться на лучшее. Он был еще жив, насколько я знал.
– Не имею понятия, – ответил я. – С тех пор я с Хесусом не общался.
– Ну да. Я так полагаю, что, как только они признают себя виновными, от них вам уже мало проку. Нет апелляции – нет и навара.